Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, чиновники становятся, как органы общества, над обществом. Свободного, добровольного уважения, с которым относились к органам родового общества, им уже недостаточно, даже если бы они могли завоевать его; носители отчуждающейся от общества власти, они должны добывать уважение к себе путем исключительных законов, в силу которых они приобретают особую святость и неприкосновенность.
Самый жалкий полицейский служитель цивилизованного государства имеет больше «авторитета», чем все органы родового общества, вместе взятые; но самый могущественный монарх и крупнейший государственный деятель или полководец эпохи цивилизации мог бы позавидовать тому не из-под палки приобретенному и бесспорному уважению, которое оказывают самому незначительному родовому старейшине. Последний стоит внутри общества, тогда как первые вынуждены пытаться представлять собой нечто вне его и над ним.
Так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то оно по общему правилу является государством самого-могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса. Так, античное государство было, прежде всего, государством рабовладельцев для подавления рабов, феодальное государство — органом дворянства для подавления крепостных и зависимых крестьян, а современное представительное государство есть орудие эксплуатации наемного труда капиталом.
В виде исключения встречаются, однако, периоды, когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархия XVII и XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг против друга; таков бонапартизм Первой и особенно Второй империи во Франции, который натравливал пролетариат против буржуазии и буржуазию против пролетариата.
Новейшее достижение в этой области, при котором властитель и подвластные выглядят одинаково комично, представляет собой новая Германская империя биемарковской нации: здесь поддерживается равновесие между капиталистами и рабочими, противостоящими друг другу, и они подвергаются одинаковому надувательству в интересах оскудевшего прусского захолустного юнкерства.
Кроме того, в большинстве известных в истории государств
предоставляемые гражданам права соразмеряются с их имущественным
положением, и этим прямо заявляется, что государство — это организация
имущего класса для защиты его от неимущего. Так было уже в Афинах и Риме с
их делением на имущественные категории. Так было и в средневековом
феодальном государстве, где степень политического влияния определялась
размерами землевладения. Это находит выражение и в избирательном цензе
современных представительных государств. Однако это политическое признание
различий в имущественном положении отнюдь не существенно. Напротив, оно
характеризует низшую ступень государственного развития. Высшая форма
государства, демократическая республика, становящаяся в наших современных
общественных условиях все более и более неизбежной необходимостью и
представляющая собой форму государства, в которой только и может быть
доведена до конца последняя решительная борьба между пролетариатом и
буржуазией,- эта демократическая республика официально ничего не знает о
различиях по богатству. При ней богатство пользуется своей властью
косвенно, но зато тем вернее с одной стороны, в форме прямого подкупа
чиновников — классическим образцом является Америка,- с другой стороны, в
форме союза между правительством и биржей, который осу ществляется тем
легче, чем больше возрастают государственные долги и чем больше акционерные
общества сосредоточивают в своих руках не только транспорт, но и самое
производство и делают своим средоточием ту же биржу. Ярким примером этого,
кроме Америки, служит новейшая Французская республика, и даже
добропорядочная Швейцария внесла свою лепту на этом поприще. Но что для
этого братского союза правительства и биржи совсем не требуется
демократической республики, доказывает, кроме Англии, новая Германская импе
рия, где нельзя сказать, кого выше вознесло всеобщее избирательное право»
Бисмарка или Блейхр╕дера. Наконец, имущий класс господствует
непосредственно при помощи всеобщего избирательного права До тех пор пока
угнетенный класс — в данном случае, следовательно, пролетариат — еще не
созрел для освобождения самого себя, он будет в большинстве своем
признавать существующий общественный порядок единственно возможным и
политически будет идти в хвосте класса капиталистов, составлять его крайнее
левое крыло. Но, по мере того как он созревает для своего самоосвобождения,
он конституируется в собственную партию, избирает своих собственных
представителей, а не представителей капиталистов Всеобщее избирательное
право — показатель зрелости рабочего класса. Дать больше оно не может и
никогда не даст в теперешнем государстве; но и этого достаточно. В тот
день, когда термометр всеобщего избирательного права будет показывать точку
кипения у рабочих, они, как и капиталисты, будут знать, что делать.
Итак, государство существует не извечно. Были общества, которые
обходились без него, которые понятия не имели о государстве и
государственной власти. На определенной ступени экономического развития,
которая необходимо связана была с расколом общества на классы, государство
стало в силу этого раскола необходимостью. Мы приближаемся теперь быстрыми
шагами к такой ступени развития производства, на которой существование этих
классов не только перестало быть необходимостью, но становится прямой
помехой производству. Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в
прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство.
Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и
равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда,
где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с
бронзовым топором.
* * *
Итак, согласно сказанному, цивилизация является той ступенью
общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него
обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное
производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем
прежнем обществе.
Производство на всех предшествовавших ступенях общественного развития
было по существу коллективным, равным образом и потребление сводилось к
прямому распределению продуктов внутри больших или меньших коммунистических
общин. Этот коллективный характер производства осуществлялся в самых узких
рамках, но он влек за собой господство производителей над своим
производственным процессом и продуктом производства. Они знают, что
делается с продуктом: они потребляют его, он не выходит из их рук, и пока
производство ведется на этой основе, оно не может перерасти производителей,
не может породить таинственные, чуждые им силы, как это постоянно и
неизбежно бывает в эпоху цивилизации.
Но в этот производственный процесс медленно проникает разделение
труда. Оно подрывает коллективный характер производства и присвоения, оно
делает преобладающим правилом присвоение отдельными лицами и вместе с тем
порождает обмен между ними — как это происходит, мы исследовали выше.
Постепенно товарное производство становится господствующей формой.
При товарном производстве, производстве уже не для собственного
потребления, а для обмена, продукты по необходимости переходят из рук в
руки. Производитель при обмене отдает свой продукт; он уже не знает, что с
ним станет. Когда же в роли посредника между производителями появляются
деньги, а вместе с деньгами купец, процесс обмена становится еще
запутаннее, конечная судьба продуктов еще неопределеннее. Купцов много, и
ни один из них не знает, что делает другой. Товары теперь переходят уже не
только из рук в руки, но и с рынка на рынок; производители утратили власть
над всем производством условий своей собственной жизни, но эта власть не
перешла и к купцам. Продукты и производство попадают во власть случая.
Но случайность — это только один полюс взаимозависимости, другой полюс
которой называется необходимостью. В природе, где также как будто
господствует случайность, мы давно уже установили в каждой отдельной
области внутреннюю необходимость и закономерность, которые пробивают себе
дорогу в рамках этой случайности. Но что имеет силу для природы, имеет
также силу и для общества. Чем больше какаянибудь общественная
деятельность, целый ряд общественных процессов ускользает из-под
сознательного контроля людей, выходит из-под их власти, чем более эта
деятельность кажется предоставленной чистой случайности, тем больше с
естественной необходимостью пробивают себе дорогу в рамках этой случай
ности свойственные ей внутренние законы. Такие законы господ ствуют и над
случайностями товарного производства и товарообмена: отдельному
производителю и участнику обмена они противостоят как чуждые, вначале даже
неведомые силы, природа которых только еще подлежит тщательному изучению й
познанию. Эти экономические законы товарного производства видоизменяются на
различных ступенях развития этой формы производства, но в общем и целом
весь период цивилизации протекает под знаком их господства. Еще и теперь
продукт господствует над производителями, еще и теперь все общественное
производство регулируется не согласно сообща обдуманному плану, а слепыми
законами, которые проявляются со стихийной силой, в последней инстанции — в
бурях периодических торговых кризисов.
Мы видели, как на сравнительно ранней ступени развития производства
рабочая сила человека становится способной давать значительно больше
продуктов, чем это необходимо для существования производителя, и что эта
ступень развития в основном есть та самая ступень, на которой возникает
разделение труда и обмен между отдельными лицами. И немного потребовалось
теперь времени для того, чтобы открыть великую «истину», что человек также
может быть товаром, что силу человека [В издании 1884 г. вместо слов «силу
человека» напечатано «рабочую силу человека». Ред.] можно обменивать и
потреблять, если превратить человека в раба. Едва люди начали менять, как
уже они сами стали предметами обмена. Действительный залог превратился в
страдательный — хотели того люди или нет.
С появлением рабства, достигшего при цивилизации своего наивысшего
развития, произошло первое крупное разделение общества на эксплуатирующий и
эксплуатируемый классы. Это разделение продолжало существовать в течение
всего периода цивилизации. Рабство — первая форма эксплуатации, присущая
античному миру; за ним следуют: крепостничество в средние века, наемный
труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные для
трех великих эпох цивилизации; открытое, а с недавних пор замаскированное
рабство всегда ее сопровождает.
Ступень товарного производства, с которой начинается цивилизация,
экономически характеризуется: 1) введением металлических денег, а вместе с
тем и денежного капитала, процента и ростовщичества; 2) появлением купцов
как посреднического класса между производителями; 3) возникновением частной
собственности на землю и ипотеки и 4) появлением рабского труда как
господствующей формы производства. Цивилизации соответствует и вместе с ней
окончательно утверждает свое господство новая форма семьи — моногамия,
господство мужчины над женщиной и отдельная семья как хозяйственная единица
общества. Связующей силой цивилизованного общества служит государство,
которое во все типичные периоды является государством исключительно
господствующего класса и во всех случаях остается по существу машиной для
подавления угнетенного, эксплуатируемого класса. Для цивилизации характерно
еще следующее: с одной стороны, закрепление противоположности между городом
и деревней как основы всего общественного разделения труда; с другой
стороны, введение завещаний, с помощью которых собственник может
распоряжаться своей собственностью и после своей смерти. Этот институт,
прямо противоречащий древнему родовому строю, в Афинах был не известен
вплоть до Солона; в Риме он был введен уже на ранней стадии, но когда
именно,- мы не знаем [«Система приобретенных прав» Лассаля во второй части
вращается главным образом вокруг положения, что римское завещание столь же
старо, как и самый Рим, что в римской истории никогда «не существовало
времени без завещаний», что завещание возникло скорее в доримский период из
культа умерших. Лассаль, как правоверный старогегельянец, выводит римские
правовые нормы не из общественных отношений римлян, а из «спекулятивного
понятия» воли, и приходит при этом к указанному утверждению, полностью
противоречащему истории. Это неудивительно в книге, автор которой на
основании того же спекулятивного понятия приходит к выводу, что у римлян
при наследовании передача имущества была чисто второстепенным делом Лассаль
не только верит в иллюзии римских юристов, в особенности более раннего
времени, но идет еще дальше этих иллюзий.]; у германцев ввели его попы, для
того чтобы добропорядочный германец мог беспрепятственно завещать церкви
свое наследство.
Основывающаяся на этих устоях цивилизация совершила такие дела, до
каких древнее родовое общество не доросло даже в самой отдаленной степени.
Но она совершила их, приведя в движение самые низменные побуждения и
страсти людей и развив их в ущерб всем их остальным задаткам. Низкая
алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня;
богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а
вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей
целью. Если при этом в недрах этого общества все более развивалась наука и
повторялись периоды высшего расцвета искусства, то только потому, что без
этого невозможны были бы все достижения нашего времени в области накопления
богатства.
Так как основой цивилизации служит эксплуатация одного класса другим,
то все ее развитие совершается в постоянном противоречии. Всякий шаг вперед
в производстве означает одновременно шаг назад в положении угнетенного
класса, то есть огромного большинства. Всякое благо для одних необходимо
является злом для других, всякое новое освобождение одного класса — новым
угнетением для другого. Наиболее ярким примером этого является введение
машин, последствия которого теперь общеизвестны. И если у варваров, как мы
видели, едва можно было отличить права от обязанностей, то цивилизация даже
круглому дураку разъясняет различие и противоположность между ними,
предоставляя одному классу почти все права и взваливая на другой почти все
обязанности.
Но этого не должно быть. Что хорошо для господствующего класса, должно
быть благом и для всего общества, с которым господствующий класс себя
отождествляет. Поэтому чем дальше идет вперед цивилизация, тем больше она
вынуждена набрасывать покров любви на неизбежно порождаемые ею
отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать,- одним словом,
вводить в практику общепринятое лицемерие, которое не было известно ни
более ранним формам общества, ни даже первым ступеням цивилизации и
которое, наконец, достигает высшей своей точки в утверждении: эксплуатация
угнетенного класса производится эксплуатирующим классом единственно и
исключительно в интересах самого эксплуатируемого класса, и если последний
этого не понимает и даже начинает восставать против этого, то это самая
черная неблагодарность по отношению к благодетелям — эксплуататорам [Я
сначала собирался привести рядом с моргановской и моей собственной критикой
цивилизации блестящую критику цивилизации, которая встречается в различных
местах произведений Шарля Фурье. К сожалению, у меня нет времени заняться
этим. Замечу только, что уже у Фурье моногамия и земельная собственность
служат главными отличительными признаками цивилизации и что он называет ее
войной богатых против бедных. Точно так же мы уже у него находим глубокое
понимание того, что во всех несовершенных, раздираемых противоречиями
обществах отдельные семьи (les families incoherentes) являются
хозяйственными единицами.].
А теперь в заключение — суждение Моргана о цивилизации:
«С наступлением цивилизации рост богатства стал столь огромным, его формы такими разнообразными, его применение таким обширным, а управление им в интересах собственников таким умелым, что это богатство сделалось неодолимой силой, противостоящей народу.
Человеческий ум стоит в замешательстве и смятении перед своим собственным творением. Но все же настанет время, когда человеческий разум окрепнет для господства над богатством, когда он установит как отношение государства к собственности, которую оно охраняет, так и границы прав собственников.
Интересы общества безусловно выше интересов отдельных лиц, и между ними следует создать справедливые и гармонические отношения. Одна лишь погоня за богатством не есть конечное назначение человечества, если только прогресс останется законом для будущего, каким он был для прошлого Время, прошедшее с наступления цивилизации,- это ничтожная доля времени, прожитого человечеством, ничтожная доля времени, которое ему ещё предстоит прожить.
Завершение исторического поприща, единственной конечной целью которого является богатство, угрожает нам гибелью общества, ибо такое поприще содержит элементы своего собственного уничтожения. Демократия в управлении, братство внутри общества, равенство прав, всеобщее образование освятят следующую, высшую ступень общества, к которой непрерывно стремятся опыт, разум и наука. Оно будет возрождением — но в высшей форме — свободы, равенства и братства древних родов»
Ф.Энгельс
Напечатано отдельной книгой в Цюрихе в 1884 г.